Не так давно музыкальная общественность отметила замечательную дату: петербургскому композитору Георгию Фиртичу исполнилось 70 лет. Фиртич - мастер исключительно креативный, его интересы широки, они охватывают самые разные области музыки. И в каждой из областей, по которым пролегает его творческий путь, Фиртич - легенда. Переходя из одной музыкальной страны в другую, он привлекает сердца, но всюду он - сам по себе. И в каждой из этих стран у Фиртича есть друзья, поклонники, соратники, но и для них он всегда остается в чем-то неразгаданным.
В сфере популярных жанров он стал героем миллионов. Автор множества песен, музыки к десяткам кинолент, мультфильмов, он сочинил немало шлягеров советской эпохи, среди которых есть суперхиты, не имеющие аналогов по популярности. Песни из "Приключений капитана Врунгеля" поныне остаются в числе известнейших мелодий. На территории России они также ротируемы, как, скажем, "Времена года" Вивальди, "Подмосковные вечера" или "Зтоке оп Фе УУаФг". А что творилось в те дни, когда состоялась премьера "Капитана Врунгеля"! Чуть ли не все школьники страны, как, впрочем, и их родители, распевали: "Мы бандито гангстерито". Музыка эта очаровала всех своей необычайностью. Она - и о дальних краях, и о приключениях, и о магнетических "элементах сладкой жизни" - вообще, о жизни неформальной, забубённой, "отвязной"... И, вместе с тем, она несет в себе жесткую иронию по отношению ко всем этим соблазнам. Среди столпов великой культуры советской песни Г. Фиртич - совершенно особая фигура, как медная колонна среди мраморных. Но вот что любопытно: народ и теперь любит мелодии из "Врунгеля" настолько, что профтехучилищное юношество использует их в своих капустниках. Имя же автора песен людям неизвестно. Для народа Фиртич - герой без имени.
Что же касается профессиональной среды... Именно профессиональной музыкантской среде, преимущественно петербургской, и приближенным к ней деятелям смежных искусств доступны в настоящее время симфонические, камерные, фортепианные произведения Фиртича. В Петербурге Георгия Ивановича называют ярчайшим представителем мирового музыкального авангарда, корифеем авангардной культуры, продолжателем традиции русского футуризма. То, что Фиртич создает в области "высоких" жанров, расценивают как элитарное искусство - действительно, манера письма композитора настолько парадоксальна, настолько радикальна по средствам, стилистически свободна и непредсказуема, что может показаться понятной лишь весьма подготовленному слушателю. Но никакой намеренной элитарности в музыке Фиртича нет. Любая премьера мастера, любое его выступление в качестве пианиста вызывают ажиотаж, заслуживают овации и имеют оглушительный успех. Энергетика, редкая по силе воздействия, присутствует всегда - и всегда рождает непосредственный отклик. Все это так непохоже на деятельность записной музыкальной элиты с ее демонстративной погруженностью в себя, с ее неоправданным нарциссизмом и, как следствие, откликом лишь внутри себя самой. Искусство Фиртича элитарно разве что в том смысле, что он никогда не идет на смысловое снижение и остается абсолютно чужд учету тенденций, вкусов, порогов восприятия... Думается, его "серьезную" музыку ждет резонанс, сопоставимый с резонансом его популярных вещей, - только в будущем, хотя, возможно, и недалеком. На то есть серьезные причины.
Термин "авангард" применим к творчеству Георгия Ивановича в исконном значении слова: передовой край искусства, область открытий, радикального эксперимента. Это мир поиска, в котором сочетаются возвышенный космизм и абсурд бытия, резкая и точная социальная критика. У Фиртича особые отношения с современностью, с XX веком. Он - блестящий, можно сказать, энциклопедический знаток культуры ушедшего столетия. Между тем, то, что именуется "музыкальным авангардом", в особенности послевоенный период, ему чуждо. Из композиторов горячо им любимы С.С. Прокофьев, Б. Барток, О. Мессиан - авторы, имеющие к записному авангарду разве что косвенное отношение. А вот мир русского футуризма, довоенные искания в области словесности, визуальных искусств - это «его»: В. Хлебников, В. Маяковский, П. Филонов, К. Мельников, И. Леонидов, немецкие экспрессионисты, итальянцы 10-х - 30-х годов, Ф. Гарсиа Лорка, Л. Бюнюэль, Ж. Кокто, Ж. Миро, М. Эрнст...
Музыкальная речь Фиртича крайне далека и по структуре, и по мотивации от авангардных течений, характерность которых заключается в определенном приеме, принципе, частном изобретении. У Фиртича можно столкнуться с полной звуковой нерасчлененностью, брутализ- мом - и найти тонко написанные интервальные построения; обнаружить гротескную декламацию, интонационную невнятицу, порою утрированно карикатурную, - и пластичное интонирование, проникновенный, истинно русский мелодизм; абстракцию, чуждую жанру, - и рафинированные жанровое моделирование. Особенно широк речевой спектр в его программной композиции "Футу- рус" на тексты поэтов-футуристов. состава. Странная чреда невнятных гулких кластеров - и красивейших аккордов, отстроенных с электрической точностью, точеных, полетных ритмов - и грубых конвульсивных содроганий фактуры. Название красноречиво: в поэме дан образ энергетических токов или струй вещества, утративших материальность вследствие сверхвысокого каления, а может быть, стремительных смысловых линий, которые, переплетаясь, мчатся сквозь мир, незримые и могучие, проницая мир, постоянно меняя его. Значение этих изменений нам не ясно, стоящая за ними воля - непостижима. В концепции "Солнечного ветра" сказались, конечно, и учение В. Вернадского, и теория Л. Гумилева. Но главное здесь - упоение непознаваемостью, тем невообразимым, которое можно вообразить: мечущимися за гранью скоростей частицами, лучами, сгустками, черно-золотым или раскаленным до невидимости космосом. Космосом, которого, быть может, нет, но который вызывает в сердце мечтания и трепет.
Или Восьмая фортепианная соната. Какой-то морок назойливых кластеров - морок навязчивый, глумливый, агрессивный... И вдруг из него выплывает напевное благозвучие, и морок отметается церковным псалмодированием, гневным и грозным. Соната была написана в конце 80-х годов, ее вполне можно назвать "Перестроечной": это емкий портрет деструктивной эпохи. Авторское отношение к этой эпохе слышнее всего проступает в коде. Пианист издает вопль отчаяния, после чего звучит каданс, который выражает крайнее презрение.
А ведь есть еще "Псковская симфония" - величественная греза о русском прошлом. Точнее, не греза, а почти зримое изображение жизненных фресок, написанных нашими предками. Фрески эти повреждены разрушающими силами, но лица создателей видны через растрескавшиеся пласты, их взгляды устремлены на нас.
В последнее время в произведениях Г.И. Фиртича усилилась тенденция к социальной критике. В микроопере "Шагами по Хармсу" (по мотивам пьесы "Елизавета Вам") выведены творческое бессилие, физиологизм, низменность, бравирующие собою в культурном поле, - выведены с такой силой, что вызывают почти телесное омерзение. Но подобный критицизм был характерен для композитора всегда, вспомним хотя бы "Капитана Врунгеля". Личности, поющие "мы не люди, а карманы", "постоянно сыто-пьяно, держим бан- ко миллионо и плеванто на законо" не такие уж мультяшные: в них предсказан дикий капитализм "переходного периода", который мы недавно пережили...
Среди петербургских артистов, людей, составляющих круг общения мастера, сложилось мнение: Фиртич - "вечно молодой", носитель непреходящей юности, чей взгляд на мир неизменно свеж, энергия неиссякаема, суждения резки, а чувства полны и подвижны. Искатель, щедрый на парадоксальные - за гранью смелости - идеи, готовый на рискованный, безоглядный вираж, которым он наслаждается, как байкер в ночи на незнакомой дороге.
Юность артиста - вещь совершенно особенная. Она не тождественна известному возрастному периоду, через который проходит всякий человек. Более того, не всякий человек в звании артиста переживает это состояние, проживает эту пору - творческую юность. Как определить ее? Наверное, как устремленность к небывалому, предчувствие необычайного, когда душа жаждет увидеть, ощутить нечто такое, чего нет и не может быть на свете, и облечь это "нечто" в формы высказывания, также никогда не виданные ранее.
В сфере художественных пристрастий такая юность оборачивается любовью ко всему новому, экзотичному, преодолевающему границы обычного, обыденного. Артистическая юность - состояние очень уязвимое, в ней кроется опасность многих заблуждений, как эстетических и профессиональных, так и просто человеческих и даже духовных. Бывает, что артист, преодолев эти заблуждения, отказывается от своей юности как от их виновницы, но бывает, она перерождается в новое качество, чаще же - проходит сама собою. Творчество Георгия Фиртича - редкий случай перехода «художественной юности» в новое качество, в его произведениях. Она - и муза-вдохновительница, и лирическая героиня, от лица которой ведется повествования, нередко произносящая суровые слова о дряхлеющем, теряющем жизненную силу мире.
Между тем, Георгий Иванович на редкость последователен в своих суждениях, всегда взвешенных. Он - представитель настоящей мужской породы, человек, по натуре соединяющий определенность и спокойную волю, обладающий даром крепкой, братской дружбы. Всякая оценка его вызревает исподволь, но, оформившись, уже не меняется и высказана бывает не когда попало, а в подобающий момент. Фиртич - обладатель поразительного светского такта, способный "на автомате" оценить самую причудливую человеческую ситуацию и мастерски, незаметно для окружающих, переиначить ее, придать ей блеск.
Также и в творчестве. Он четко соотносит цель и средства, отмеряет время музыкальным идеям, знает меру полету фантазии и выстроен- ности драматургии. Мне довелось слышать разговор одного из крупнейших музыкальных теоретиков с учениками, посвященный Восьмой сонате. Ученикам было сказано примерно следующее: "Эта музыка - полное безумие. Но сколько в ней разных планов и как эффективны переключения от одного из них к другому!".
Есть ли противоречие между "легендой о Фиртиче" и тем внутренним обликом мастера, который можно разглядеть, общаясь с Георгием Ивановичем, между сказанием о вдохновенном искателе-абсурдисте и той глубинной логикой, которая читается в его сочинениях?
Фиртич - выразитель юности творчества. Она - субстанциальная идея его музыки, вневременной пункт, определяющий его предназначение как художника. Удивительным образом это первозданное - и столь редкое - состояние души в его произведениях переходит из одной поры в другую, не меняясь, скользит по времени и дарит всем нам связь с той областью, которую одни никогда не посещали, а другие давно покинули. В выражении же своего, "предназначенного" ему смысла Фиртич строг. Думается, кто-нибудь однажды откроет, каким образом так умело, просто, конкретно мастер выражает вещи, казалось бы, несовместимые с внятностью, с музыкально- практической технологией. Но важнее другое: в высказывании Фиртича, в этом "вещании юности творчества" есть нечто провидческое. Есть некий смысл, который опережает свое время и к которому общество еще придет.